По просьбе «Афиши Daily» молодой учитель литературы и ведущий курсов художественной критики Артем Новиченков рассказал, как на самом деле классика воспитывает современных детей и почему вопрос «Что хотел сказать автор» должен быть под запретом.
Артем Новиченков
Выпускник факультета журналистики МГУ имени М.В.Ломоносова (кафедра художественной критики и публицистики); учитель литературы в школе № 2009; преподаватель НИУ ВШЭ; методист в проекте «Учитель для России»; ведущий курсов художественной критики в Домжуре; лектор культурной платформы «Синхронизация». Писатель, драматург
Почему дети не должны любить читать
Что мне нравится в детях, так это их наглое умение задавать вопросы, ответы на которые всем кажутся очевидными. Они спрашивают: «А зачем вообще читать книги?»
И мы, взрослые, начинаем отвечать: ну как же, без книг ты будешь глупый неуч, книги воспитывают, меняют человека, развивают воображение и интеллект, книга может стать твоим другом, книга сделает тебя лучше, нравственнее и так далее. Короче говоря, начинаем строить воздушные замки, в которые, если честно, сами не до конца верим. Потому что если спросить себя: а когда я в последний раз читал художественную книгу? Да такую, которая сделала меня умнее, нравственнее, лучше? Нет, мы давно уже не читаем так, как рассказываем.
«Но это ведь ни о чем не говорит! — отвечают родители. — Просто мы повзрослели, а вот в детстве закладывается фундамент, и дети должны читать книги… мы в детстве читали».
А что если дети не обязаны читать книги?
Давайте честно себя спросим: почему мы садимся читать художественную книгу? Хотим стать нравственнее, умнее? В таком случае лучше прочесть журнал или посмотреть фильм Би-би-си. Все-таки мы читаем книги для удовольствия, для развлечения. И фактически относимся к книге так же, как к фильму или спектаклю. Мы хотим с помощью искусства вызвать в себе определенные эмоции, и если этого у нас не получается, значит, просто не тот роман, фильм, выставка.
Однако к детскому чтению у нас отношение особое. Взрослым кажется, что хорошая книга та, что говорит о высоком, нравственном. А комиксы, фантастика, фэнтези — несерьезная литература, на такой не воспитаешь настоящего человека. Вот русская классика — да. Все выросли на ней, это наш культурный код и вообще — без нее стыдно, без нее никуда, и пусть семикласснику хочется плакать от «Бориса Годунова», потому что скучно и ничего не понятно, но надо, Федя, надо.
А вот не надо. Ведь это всего лишь въевшийся в подкорку советский стереотип о том, что литература обязана быть прикладной и должна менять людей. Стереотип, который стал непреложной истиной с легкой руки товарища Сталина, определившего писателей в «инженеры человеческих душ». Такое неблагодарное бремя выпало и другим искусствам — кинематографу, живописи, театру, но только литература так и не смогла избавиться от него, и во многом потому, что была закреплена школьной программой. Так русская классика стала священным каноном, а любой, кто оспаривает это, посягает на святое.
Подробности по теме
15 грехов современной школы
Но пора бы уже избавиться от этого маниакального желания наделить хорошую литературу обязательной практической пользой и перестать пичкать детей текстами XIX века. Мы же не заставляем их смотреть советское кино. Почему литература привилегированна, а кинематограф нет? Будто в литературе спрятана еще какая-то ценность, о которой никто не может конкретно сказать, однако защищает ее. Так, может, нет этой сакральной особенной ценности литературы? Может, не будем делать из художественных текстов священные, а из писателей — пророков?
На самом деле русская литература от этого только страдает, становится дальше и непонятнее. И это в дополнение к тому, что восприятие осложнено исторической дистанцией. Школа учит нас читать романы Тургенева или Достоевского с целью получения пользы, а не удовольствия, хотя они-то писались именно для того, чтобы занять досуг.
Книги как люди. Мы предпочитаем общаться с интересными людьми и читать интересные книги. Только интересы у всех разные. И книги все выбирают разные. Книга не может нас ничему научить, она может лишь раскрыть то, что в нас уже имеется, быть катализатором. Книги отражают нас, как люди. А заставлять читать нежеланную книгу, как заставлять общаться с неприятным человеком. А для закрытого ребенка общение с незнакомыми людьми будет травмирующим.
Но ведь все книги — незнакомцы. Поэтому задача старших познакомить ребенка с книгой, сократить дистанцию, а не обязывать читать. Я убежден, что чтение — естественная потребность человека, как потребность в любви. Но как можно травмировать ребенка и развить в нем комплексы, мешающие счастливой жизни, так можно и воспитать в нем стойкое неприятие к литературе и навсегда отрезать от книг.
Главные новости к этой минуте, хроники стрит-арта и плейлисты для настроения — в нашем паблике в
Среди тех, кто имеет отношение к системе среднего образования, уже давно идет дискуссия о том, нужно ли облегчить школьную программу по литературе, исключив из нее таких классиков как Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский, которые якобы очень сложны и непонятны для неокрепших детских умов? Дескать, сложные философские проблемы, которые в своих произведениях поднимают эти авторы, подростками поняты быть не могут, поэтому и стараться учителям объяснить суть нравственных переживаний Андрея Болконского или Родиона Раскольникова школьникам ни к чему, — все-равно это бесполезно.
Я не учитель литературы, я преподаю в обычной московской школе (далеко не самой худшей, кстати) историю и обществознание в старших классах. При этом, особено отмечу, что эти классы являются профилированными (так, в гуманитарном классе в два раза больше часов по русскому, иностранному языкам и литературе, в социально-экономическом — усиленная подготовка по истории и обществознанию, а в информационно-технологическом — ученики усердно налегают на математику, физику и информатику и т. д.).
Являясь большим сторонником развития межпредметных связей (особенно в старшей школе), на своих уроках по обществознанию, я всегда стремлюсь к тому, чтобы мои ученики использовали знания, полученные, к примеру, на уроках экономической географии, а при изучении истории, постоянно делаю отсылки на курс литературы. Впрочем, литература вполне применима и на уроках обществознания. Например, тема «Социализация». Как же здесь не противопоставить «Книгу джунглей» Киплинга, «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо и трилогию Жюля Верна: «Двадцать тысяч лье под водой», «Дети капитана Гранта» и «Таинственный остров».
Сначала я удивлялся тому, что школьники не только не знают этих книг (потом, правда, привык, и стал в самом кратком виде пересказывать их сюжет, в надежде заинтересовать учеников этими произведениями. (Когда же читать Жюля Верна как не в подростковом возрасте?!). Но потом понял, что они вообще ничего не читают. А на мой вопрос: «Почему вы, дорогие мои, не читали Жюля Верна, Рафаэля Сабатини, Артура Конан-Дойля, Александа Беляева, братьев Стругацких и Александра Дюма?», — получил ответ: «А зачем?». Я несколько опешил: «Как зачем? Это ведь просто интересно!». «Да ну! Отстой какой-то!».
«Ну ладно, это то, что относится к так называемому внеклассному чтению. А хотя бы те книги, что в школьном курсе литературы вы читаете?». — спросил я. После тяжелого вздоха они ответили: «Ну да, приходится! А то ведь русичка двойками задавит…».
Это , что называется, призказка. А сказка впереди!
Провожу я как-то урок на тему «Внутренняя политика Екатерины II», рассказываю о Губернской реформе 1775 года. Говорю: «А градоначальниками являлись чиновники, должность которых называлась…». Жду, когда они дружно скажут: «городничие», но в ответ недоуменное молчание.
Дальше в форме диалога.
— Ребята, вы ведь проходили по литературе пьесу «Ревизор»? (автора я умышленно на назвал).
— Да!
— Кто в этой пьесе был главным персонажем?
— …?
— Такое имя как Хлестаков слышали?
— …?
— О чем вообще эта пьеса?
— …?
Рассказываю вкратце сюжет «бессмертной комедии Гоголя», и убедившись, что он в общих чертах им знаком, спрашиваю снова:
— Ну а кто теперь назовет, должность Сквозника-Дмухановского?
— …?
Не выдерживаю, говорю сам:
— Городничий! Неужели никогда не слышали?
— Ааа, городничий… Ну да, конечно…
— А кто написал эту пьесу?
— Грибоедов?
— Нет!
— Маяковский?
Тут у меня кончается терпение и одновременно просыпается исследовательский интерес. Продолжаю опрос:
— Автором комедии «Ревизор» является Николай Васильевич Гоголь! А какие другие произведения этого классика русской литературы вы знаете?
— «Мертвые души».
Тут у меня немного отлегает от души. Потом я вспоминаю, что пример с аферой Чичикова я использовал на уроке о налоговой реформе Петра I, в ходе которого рассказывал о ревизских сказках, о том что сюжет Гоголю подсказал Пушкин и т.д. И, разумеется интересуюсь у своих учеников, кто из них прочитал «Мертвые души» до конца.
От ответ вижу лишь скромно опущенные глаза.
— Ну хотя бы назовите фамилию главного героя «Мертвых душ»! — взываю я к ученикам.
Это был «глас вопиющего в пустыне». Лишь одна девочка (отличница, кстати), с большим сомнением ответила:
— Чацкий?
Дальше был просто блиц-опрос:
— Персонажами какого произведения являются Андрей Болконский, Пьер Безухов и Наташа Ростова?
Ответы: «Капитанская дочка», «Преступление и наказание», «Один день Ивана Денисовича», анекдоты про поручика Ржевского. Из 14 учеников только двое ответили правильно.
— Все вы знаете мюзикл «Собор Парижской богоматери». Кто был автором литературного произведения, на основе которого поставлен этот мюзикл?
Ответы: Пушкин, Шекспир, Дюма. Виктора Гюго не назвал никто!
— Какой именно из писателей с фамилией Толстой написал «Войну и мир»?
Ответа не было, пока я не дал варианты ответа: «Лев Николаевич, Алексей Константинович, Алексей Николаевич». Большинство ответило правильно, но лишь потому, что о существовании других Толстых кроме Льва Николаевича никогда как будто бы не слышали (даже несмотря на то, что я им постоянно цитировал сатирические произведение А, К. Толстого «История государства российского от Гостомысла до Тимашева», не забывая при этом упомянуть автора).
— Кто такие Атос, Портос и Арамис?
— Мушкетеры.
— Очень хорошо, тогда назовите имя Д`Артаньяна и титул Атоса.
— …? (О том, что Д`Артаньяна звали Шарлем, а Атос был графом де ля Фер, им не ведомо, поскольку знаменитую трилогию Дюма никто из них не читал).
— Как звали Холмса?
— Шерлок.
— А кто знает имя Ватсона?
— Доктор! (о том, что у доктора Ватсона было имя — Джон, они даже и не подозревают. А ведь для того, чтобы это узнать, достаточно просто раскрыть книгу А. Конан-Дойля о приключениях Шерлока Холмса и Джона Ватсона. Но зачем, если есть кино!).
Все это было бы очень смешно, если бы не было очень грустно!
Кто виноват в том, что современные школьники не читают не только обязательных произведений, предусмотренных школьной программой, но и не читаю вообще ничего (если не считать разнообразных гламурных журналов)?
Я далек от того, чтобы в этой проблеме обвинять учителей литературы. Иначе мне пришлось обвинить и себя самого, поскольку несмотря на все мои рекомендации читать как можно больше, им мало кто следует.
Но я убежден в том, что если сокращать школьную программу, исключая из нее Толстого и Достоевского, это означает принять курс на то, чтобы школьники вообще прекратили читать хоть что-нибудь. И это приведет к тому, что они вскоре не будут знать даже кто такой Пушкин.
Сергей Воробьев.
Уроки литературы в школах нередко становятся предметом оживленных дискуссий педагогов и психологов. Одни специалисты по развитию детей уверены, что методы преподавания литературы морально устарели уже давно и школьная программа нуждается в серьезном пересмотре. Например, они считают, что необходимо убрать из учебников произведения, непонятные современным школьникам. Сегодняшние подростки читают мало, значительно меньше, чем 20-30 лет назад. Более того, им непонятны проблемы и духовные искания персонажей старше 30 лет — Андрея Болконского или Пьера Безухова. Поэтому предлагается заменить их чем-то более увлекательным.
Особенности школьных уроков литературы
В отличие от тех специалистов, которые считают уроки литературы в их нынешнем виде морально устаревшими, их оппоненты убеждены, что устарела далеко не вся классика, и приводят в качестве яркого примера «Преступление и наказание» или произведения М.Е.Салтыкова-Щедрина. И те, и другие признают, что большинство уроков литературы не интересны современным школьникам.
Как и другие школьные предметы, литература страдает от формального подхода к изучению. Учебник по литературе часто включает в себя устаревшие оценки и штампы, придуманные критиками более 150 лет назад, вроде «луча света в темном царстве» или «лишних людей». Нравственная проблематика некоторых произведений действительно утратила свою актуальность сегодня. Подростки считают, что герои литературных произведений жили давно, поэтому их страдания не всегда понятны современному школьнику.
Другая проблема школьной программы по литературе — недостаточное внимание к произведениям зарубежных классиков. Несколько часов уделяется Шекспиру и Мольеру, но не затрагиваются произведения Бальзака, Диккенса или Дюма. А ведь психологические типы и характеры, описанные в их произведениях, не менее интересны, чем герои русской классики. На уроках литературы основное внимание уделяется произведениям 19 века, хотя проза и стихи 20 века уже успели стать классикой. Герои Сэлинджера или Голдинга были бы более понятны современным подросткам.
Современная литература изучается на уроках мельком. Произведения русских и зарубежных авторов могли бы дать гораздо больше пищи для размышлений, потому что их проблематика близка нынешнему поколению школьников.
Почему подросткам неинтересно читать классические произведения?
Принято считать, что художественные произведения должны научить школьника рассуждать и анализировать. Но, к сожалению, большинство учителей предлагают все тот же формальный подход к изучению литературы в силу многих причин — инерции, страх отступления от программы и попыток внести в традиционные занятия что-то новое. Им гораздо проще ориентироваться на мнения критиков, многие из которых жили так же давно, как Онегин, Печорин или Базаров.
Поэтому до сих пор школьная классика представляется чем-то мало интересным, но обязательным к прочтению. Наиболее тяжелыми для школьников представляются 4 тома «Войны и мира». Роман содержит достаточно много подробных описаний, сложносочиненных предложений и диалогов на французском языке. Многие школьники ищут легкий путь, читая краткое содержание. Но оно не позволяет оценить проблематику произведения в полной мере.
Некоторые классические произведения не утратили актуальности. Например, может быть не совсем понятно, почему «Евгения Онегина» считали «энциклопедией русской жизни», но проблема неразделенной любви понятна ученикам 7-8 класса. Но собственное мнения ученика по проблематике литературных произведений не всегда устраивает учителя, который привык ориентироваться на мнение критиков. В итоге сочинения пишутся так, как диктует учебник, и умение анализировать так и не развивается.
Классическая литература дает представление о жизни людей в определенную историческую эпоху. Поэтому ее так же необходимо изучать, как и историю. Ведь без знания о прошлом страны или мира нет и представления о будущем. Не всех героев классической литературы можно представить в современном мире, но многих.
Нужно ли убирать классику из учебников литературы?
Противники определенных методов преподавания литературы в школе убеждены, что классика морально устарела и не соответствует представлениям современного подростка о жизни. По их мнению, школьникам было бы гораздо интереснее читать фантастику, детективы или фэнтези, а произведения, которые продолжают изучаться сегодня, следует заменить развлекательной или приключенческой литературой.
Разумеется, преподавание литературы в школе имеет ряд серьезных недостатков, не позволяющих сделать занятия действительно интересными для современных школьников. Но классические произведения дают человеку представление о правильном литературном языке и культурном коде его страны. Чтение любых книг, не только тех, которые включены в школьную программу, развивает логическое мышление и способность удерживать в сознании множество сюжетных ходов и имен персонажей.
Классические произведения русской литературы переведены на все мировые языки и находят отклик в сердцах читателей всего мира. Они получили свое воплощение и на киноэкране — известна американская экранизация «Анны Карениной» Л.Толстого и японская экранизация «Идиота» Ф.Достоевского. Фильм или сериал, снятый по литературному произведению может заинтересовать школьника. Но кино отличается от литературы и выполняет другие задачи.
Многие школьники плохо представляют, чем в реальной жизни могут помочь искания Печорина или «терзания» Чацкого. Это происходит потому что подход к изучению литературы в школе остается формальным. Изучая классическую литературу, химические формулы или неправильные глаголы английского языка, школьник становится эрудированным и развивается всесторонне. Даже если у него не возникает любовь к литературе или географии, он получает представление об этих предметах и расширяет свой кругозор.
Некоторые изменения в школьной программе по литературе необходимы. Например, можно уделять больше внимания литературе 20 века, подробнее изучать произведения зарубежных авторов или работать с текстом. Но отказываться от изучения классики только потому что персонажи произведений жили в 19 веке и их проблемы устарели, не следует. Утратили актуальность некоторые вопросы, но человеческие характеры не устаревают.
Использованы фотоматериалы Shutterstock
Дискуссии о том, как учить детей литературе, идут не
первый десяток лет. «Дети не читают и сидят с
гаджетами», «нужно полностью изменить учебную
программу», разговоры о вредных и полезных книгах и
вообще месте чтения в нашей жизни. Писатель, телеведущий и
литературный критик и автор школьного учебника по
литературе Александр Архангельский считает, что
современных книг в школе недопустимо мало, мы не
используем новые технологии в обучении так, как это стоило
бы сделать. О том, как заинтересовать детей и подростков
чтением, о запрещенных книгах и пропаганде – в
интервью «Правмиру».
Американский сериал как французский роман конца
XIX века
– Как сегодня люди читают? Мы помним
знаменитую фразу «СССР – самая читающая страна
в мире».
– Ее обычно приписывают Леониду Ильичу Брежневу. На
самом деле в его докладе речь шла о чтении партийных
журналов и газет на национальных языках народов СССР. То
есть, мы были самой читающей партийную прессу страной
мира. Другой вопрос, что и художественной литературы
читали намного больше, чем сейчас; но нужно разбираться
– кто, где, какую и почему.
– А сегодня? Кажется, что люди читают много,
но что именно они читают?
– Читают другое и по-другому. Тут нужно сделать
поправку на сегодняшние возможности. У меня есть гипотеза,
что сегодняшний человек ту среднюю литературу, которая
часто держит интерес к чтению, заменил такой же
качественно средней видео-продукцией.
Американский сериал сегодня – это французский роман
конца XIX века.
Он играет ту же роль в культуре, выполняет ту же
социальную функцию, задачи его не изменились –
рассказать о сложностях современного мира в доходчивой и
увлекательной форме. Никаких других задач у качественного
среднего романа не было.
И большой беды в том, что человек начал заменять одно
«качественно-среднее» другим столь же
«средним» и не менее качественным, я не вижу.
Проблемы начинаются, когда отворачиваются от вершинного,
от того, что определяет лицо литературы, дает ей стержень.
– Вот именно. Ведь школьное чтение сериалами
не заменишь?
– Разумеется, нет. Но ведь, кажется, никто этого не
предлагает? Другое дело, что до классики надо дорастать,
дотягиваться, а текущий интерес подростка к чтению
великого, но далекого всегда поддерживался хорошей
сиюминутной литературой, которая говорила о его
сверстниках, о том, что происходит здесь и сейчас.
А много ли сегодня русских книг, посвященных жизни
нынешнего поколения? Ну, кто в голову приходит? Евгения
Пастернак и Андрей Жвалевский? Но они для младшего
подростка, равно как прекрасная писательница, лауреат
премии Книгуру Нина Дашевская, или поэт Марина Бородицкая.
А те, кому 14-15? Особенно мальчики? Мы же не можем им
предложить книгу Анатолия Рыбакова «Каникулы
Кроша» – не потому, что она плохая, она скорей
хорошая. Но она устарела по материалу, дети не понимают,
не ассоциируют себя с этими персонажами.
Есть много переводной литературы, но она с одной стороны
не очень привычна, а с другой – родители
психологически боятся всего, что не похоже на их детский и
подростковый опыт. И учителя боятся.
– Боятся чего?
– Собственной тени. Современная европейская и
американская литература говорит про сложности современного
подростка. Конечно, тут – помимо общей
психологической ломки, появляются и сексуальные проблемы,
и тема наркотиков, и насилие. Ничего этого подростковая
литература не пропагандирует и не может пропагандировать
по определению, но она должна рассказывать, как подросток
проходит через испытания и как он ищет выходы из
опасностей и тупиков.
Страшно не столько прочесть о соблазне, сколько
неподготовленным встретиться с ним в жизни.
Перевод на понятный язык
– Есть довольно распространенное мнение, что
изоляция тут бы помогла, потому что обсуждение может
вызвать интерес к теме. Подросток не сталкивается с
наркоманией и сексуальными проблемами каждый день. И вот
вместо обсуждения «тварь я дрожащая или право
имею?», мы начинаем с ним читать про наркотики и
секс.
Вообще, взросление – такой важный, такой мучительный
период. Подросток открывает в себе, что он смертен и что
он существо биологическое, сексуальное существо. Я еще раз
говорю: пропагандировать ни того, ни другого нельзя, это
преступление. Но не говорить об этом невозможно. И,
кстати, вся проверенная классика, особенно русская, не про
положительных героев, а про неизбывную сложность жизни,
про постоянный нравственный выбор.
Мы удаляем классику от детей, делая вид, что она про людей
без возраста. Вот они и думают, что это истории про
далеких им взрослых, и только. А между тем «Евгений
Онегин» – он про кого?
Ленскому – 18, Татьяне – 17, как сегодняшним
одиннадцатиклассникам, а Ольге вообще 16.
Первая влюбленность Сони в «Войне и мире»
сегодня прошла бы по разряду педофилии, потому что ей 15,
а влюблена она в 20-летнего. Или помните, «Да как же
ты венчалась, няня?/– Так, видно, Бог велел. Мой
Ваня/ Моложе был меня, мой свет,/ А было мне 13
лет». Сегодня бы, пожалуй, цензор это вычеркнул.
Мы у детей вот эту живую, трепещущую ассоциативную связь
между чтением и жизнью разрываем. А потом удивляемся, что
они такую ассоциативную связь не выстраивают с классикой.
Забывая, что классика такая же опасная, сложная и
неоднозначная, как его сегодняшняя жизнь.
Еще нужно учитывать, что «среднему» ребенку
или подростку всегда читать было тяжелее, чем смотреть.
Только смотрели разное. Была идея школьных театров,
которая шла еще от Выготского. Мы привыкли к этому,
спокойно относились к тому, что школьники инсценируют
какие-то произведения классики. А ведь инсценировка
– это такой же отход от литературной, буквенной
основы, как и фильм.
Но много ли у нас в сегодняшней школе кинокружков? Много
ли заданий, предлагающих экранизировать ту или иную сцену,
написать сценарий по какому-нибудь литературному
произведению? Их практически нет! А цифровые проекты,
вроде «Льва Толстого в один клик» или
«Анна Каренина. Живая классика», столь
популярные в молодежной среде? Где их школьные аналоги?
Почему мы не можем использовать понятный новым поколениям
художественный и не только художественный язык, чтобы
облегчить усвоение литературы?
– Здесь есть некое пораженчество: мы
признаем ваши новые правила и начинаем по ним
играть!
Мы все время пытаемся заставить, а этот ресурс не
бесконечен. Где-то, между прочим, можно и заставлять,
бывают зубодробительно-тяжелые тексты, без изучения
которых никуда не денешься. Но это не может быть основным
содержанием образования. А самое существенное –
нельзя всех причесать под одну гребенку.
Традиция vs традиционализм
– Можно или нужно что-то из классики
запретить?
– Вот вызвавшая возмущение реплика отца Артемия
Владимирова. Если у школы, в которой работает протоиерей
Артемий Владимиров, есть лицензия на самостоятельную
разработку рабочих программ по литературе, и он честно
сказал родителям, что какие-то произведения изучать не
будет, а они ему доверили детей – почему нет?
Ужас в том, что он сразу хочет обратиться в департамент
образования, повлиять на школьную практику в целом, а тут
уж увольте. Завтра директору еврейской или мусульманской
школы не понравятся «Три поросенка», и они
потребуют изъять их из школьного курса? У себя изымайте, а
мы как-нибудь сами решим. Общая светская школа не может и
не должна исходить из той логики, которой руководствуется
школа с конфессиональным или национальным уклоном. Как,
впрочем, и наоборот.
– Ну, там и правда есть вызов против
действительности того времени, и ничего плохого в этом я
не вижу. Действительность того времени не была раем.
Призывание городового – а не обратиться ли нам в
департамент? – последнее, что нужно делать. Еще раз.
Надо просто окончательно договориться – у нас школа
вариативная или не вариативная.
Многим церковным людям в Церкви ближе идея единой
неделимой школы, только они должны понимать, что тогда не
должно быть и школ с религиозным или национальным
компонентом. Без вариаций, значит, без вариаций.
– То есть в один момент мы выступаем за
создание единого учебника по литературе, не допускающего
разночтений, а в другой момент – «вы там как
хотите, а мы будем учить по-своему».
– Да. Поэтому это ошибка, отец Артемий рубит сук, на
котором сам сидит. В ту секунду, когда победит его
«регулятивная» идея, жертвами падут не
методисты, против которых он выступает, а он сам. А
привластные методисты останутся, уж они-то приспособятся к
любой ситуации. Скажут – вместе с отцом Артемием
разнесут рассказ «О любви». А скажут –
разнесут самого отца Артемия.
Следующий вопрос: не разрушает ли вариативность единое
образовательное поле? Нет, по одной простой причине: есть
сила традиции, с которой невозможно не считаться. Традиция
– это живое наследие, медленно движущееся во
времени. А традиционализм – конструкция придуманная,
внешнее управление по приказу. Изучение Пушкина, Толстого
и Чехова это традиция. А единый учебник это
традиционализм.
И не случайно умерла маразматическая идея единого учебника
по литературе. Его не может быть, потому литература не
задачник и не предполагает правильного ответа на последней
странице. Она предполагает трудноразрешимые вопросы и
совместный поиск ответов.
– Школа должна быть традиционной?
Вообще, какую бы позицию кто из нас не занимал, есть вещи
очевидные. Вопрос, какого масштаба должен быть этот
«золотой список», и нужно ли его жестко
регулировать в приказном порядке.
– Есть ли среди методистов люди, которые
хотели бы директивным порядком устранить любые
разночтения?
– Что будет через двадцать лет, мы не знаем. А
сегодня у них ничего не получится – живая школьная
традиция это отторгнет. Есть малоподвижное ядро уже
устоявшихся произведений классики и весьма изменчивая
периферия – современная литература. Причем в одной
школе или с одним учителем это может быть только очень
понятная реалистическая проза, а в другой – и
модерн, и постмодерн. В том, что касается сиюминутное не
устоявшейся словесности, мы не можем навязать одинаковые
правила для 57 школы в центре Москвы и для деревенской
школы. Деревня ничуть не хуже, но ценности и жизненный
опыт ее обитателей – другие. А ядро и там, и там
общее.
Научить детей читать: нет насилию, да –
подкупу
– Я знаю нескольких людей уже среднего
возраста, которые вдруг начали перечитывать школьную
программу по литературе. Эти люди говорили об одной эмоции
– насколько это все велико, серьезно, глубоко,
сколько в этом удовольствия! И какое же отвращение во мне
воспитала школьная программа к этим вот всем
произведениям. Может быть, вообще не надо было этого всего
читать в школе?
– Для начала оговорка: не школьная программа, а
конкретный учитель не смог их увлечь. Если бы в школе был
учитель горящий, в этом тигле все бы переплавилось. Но мы
должны исходить из того, что одному в школе везет с
учителем, а другому нет. Поэтому я возвращаюсь к своей
простой мысли: «насилие» в программе, хотя бы
и минимальное, неизбежно. Но везде, где его можно заменить
на личную мотивацию – нужно это сделать.
Да и метод «подкупа» никто не отменял.
Награждать за то, что прочитано много и хорошо –
вполне можно. Кроме того, можно иногда и заманить:
«Ну, это тебе читать рано, там такие вещи пишут, что
ой-ой-ой, ты подожди пока, еще годик-два, еще не
дорос». В восьми случаях из десяти это приведет к
тому, что книжка будет прочитана.
А вот насилие неприемлемо. Ни в коем случае нельзя
говорить ребенку: «Если не прочитаешь 20 страниц
сегодня – не пойдешь гулять». Это вызывает
отвращение к чтению. А мотивация «прочтешь –
получишь что-то еще, из того, что тебе дорого»
– возможна, хотя тут лучше не увлекаться.
– Читала статью, суть которой сводилась к
тому, что школьникам можно пообещать побольше всяких
интимных сцен в книжке, и они все «нудное» под
это дело прочитают. Что думаете?
– Постельную сцену может написать только очень
большой художник, и в 99,99% случаев это пошлость и очень
плохая литература. В классике их не так много. Но обещать
такие вещи не стоит по другим причинам. Во-первых,
подросток будет разочарован. Опять же: высокая
словесность, как правило, куда сдержаннее площадной.
Во-вторых, бесполезно выковыривать изюм из булки. И булку
испортишь, и изюма не хватит. Подманивать можно, но
конкретно говорить «вот тут ты прочтешь постельную
сцену» – ни в коем случае.
– Есть проблема с «клиповым
восприятием». Современный человек с трудом читает
подряд сто страниц, особенно если нет постоянных сюжетных
поворотов. Это не только в книгах, по себе помню, что
после «Доктора Хауса» было сложно смотреть
«17 мгновений весны». Вот Штирлиц идет и пять
минут думает, да за это время в сериале уже четыре
реанимации проведут!
– У меня такой проблемы нет. Если я читаю, то я не
подхожу к телефону, не сижу в фейсбуке. Но у детей
восприятие действительно поменялось. Поэтому современный
фильм, адресованный подросткам, чаще состоит из новелл,
коротких сюжетных шагов, потому что они часто не помнят,
что в начале-то было.
Сегодня значения привычных слов поменялись. Количество
комментариев растет, а это дополнительный барьер. Но у нас
появились технологии. Вместо того, чтобы плакаться на
видео-культуру, мы можем сделать анимированные примечания,
которые всплывают при наведении на непонятное слово
курсором? Это краткий разрыв в цепочке чтения, но не
обрыв! Это скоро придет в школу, я абсолютно убежден.
Как придет и современная литература – несмотря на
сопротивление. Это важно не потому, что современное лучше.
Как правило, намного хуже. Но ближе. Тут как со зрением
– если вы уткнулись в книгу, у вас зрение
испортится, хотя книга замечательная. Вы должны иногда
поднимать глаза, смотреть вдаль, надевать черные очки,
если слишком яркое солнце. Так и с классикой и современной
культурой.
Поднимите глаза, посмотрите вокруг, культурное зрение от
этого станет только острее.
Учебник без границ
– Что сейчас происходит с вашим
учебником?
– На этой неделе я отослал последнюю порцию своего
текста в редакцию «Дрофы». Мы работаем вместе
с Татьяной Смирновой, директором православной гимназии
«Образ». Она консервативнее, я либеральнее
– имеется в виду не политическая установка, в
учебнике вообще не может быть никаких политических
взглядов. Но я мешаю ей быть чересчур консервативной в
выборе тем и произведений, она не дает мне быть чересчур
прогрессивным. Мне кажется, это важно.
У нас 5–6 класс уже готовы, на стадии сверки,
7–8–9 – в редакционной работе. Маленьким
тиражом учебник должен выйти осенью, повозим его по
стране, покажем учителям, хотя он и сейчас уже
обкатывается в двух школах.
– А что будет дальше с учебником?
– Если он получит гриф министерства образования
– «пойдет в школу». Не получит –
отправится на помойку.
– Почему вообще вы решили в это все
ввязаться?
– Мой учебник для 10 класса, входящий в комплект с
учебником В.В. Агеносова для 11-го, выдержал уже изданий
17 или 18. А школа мыслит не отдельным учебником, но
линией. В известном смысле учебник для старших классов, не
связанный с младшими – этот как боеголовка,
навинченная на пустоту. Должен быть, все-таки, основной
ствол.
– Чем ваш учебник отличается от
других?
– Он не радикальный. Там нет ни заворота в сторону
консервативного, ни разворота в сторону отказа от
«золотого ядра». В нем есть понятные
тематические линии.
Пятый класс – тема детства
человечества, миф, фольклор, священные книги. Да, мы даем
примеры из священных книг человечества – Библии,
Корана – потому что среди прочего это и великие
литературные памятники. Фольклор же скорее именно детский,
завязанный на игру.
Шестой класс – психологическое
дозревание до героики, от «Илиады» до
«Ивана» Богомолова. Седьмой –
путешествия, странствия. Восьмой – вводим элементы
историко-литературного курса, затрагиваем тему идеала.
Показываем с одной стороны, что идеалы исторически
изменчивы, но само стремление к идеалу – вечное.
Девятый класс – начало
историко-литературного курса, русская литература на фоне
европейской. Двигаясь от древнерусской литературы до
Державина, мы подходим к Пушкину, Гоголю, Лермонтову. Но
есть особые сквозные линии.
Во-первых, мы учим работать с источниками в интернете,
вместо того, чтобы жаловаться на интернет-эпоху, надо
научить находить пользу в сети, отличать безобразие, в том
числе – информационное, от источников, достойных
доверия. Во-вторых – экранизации. Мы при любой
возможности сравниваем литературный источник с
экранизацией. Смотрим театральные постановки. И
возвращаемся к главному – к тексту, к читательскому
опыту.
В-третьих, чрез творческие задания постоянно ставим
школьников в позицию автора, следуя старой формуле
«от маленького писателя – к большому
читателю». Ну и постепенно, без насилия, втягиваем в
современную литературу, хотя бы в конце каждого учебного
года, в обзоре, как внеклассное чтение, кусочками.
Нет границ между эпохами, мы не запираем литературу в
историческом времени. Историческое время так же открыто,
как и наша жизнь. И литература – это часть жизни, а
не гетто, куда ссылают, запирают, и не дают из этого гетто
выйти.
О женском и мужском
Когда я спрашиваю подростков, каких поэтесс они знают, называют Ахматову, Барто, реже Цветаеву и Ахмадулину, бывает, Полозкову. В общем-то, все. Спрашиваю, отличается ли мужская поэзия от женской, и мне отвечают — да, потому что «женщины эмоциональнее», «мужчины точнее», «мужчины пишут кратко, а женщины длинно», и вообще «женщины пишут только про любовь», а у мужчин «серьезные стихи».
Я выписываю все это на доску, потому что это то, что мне и нужно, — пунктик, который формирует нацию и на который никто не обращает внимания. Тем более дети. Одиннадцать лет на уроках литературы они познают мир через призму мужского восприятия: читают о том, как мужчины живут и умирают, как мужчины любят и ненавидят, как мужчины страдают, размышляют, чувствуют и сопереживают. Как мужчины понимают мужчин и женщин. Как мужчины думают о том, что думают женщины, что чувствуют женщины. Долгое время внимание девочек и мальчиков направлено однобоко в сторону мужчин — детей готовят к патриархальным ценностям, к мужскому миру.
Я говорю, что сейчас буду читать им стихи, не называя автора, а им предстоит определить пол. Дети чаще ошибаются, а когда угадывают — радуются удаче. После каждого стихотворения разгорается спор. Разговор о поэтической идентичности переходит в разговор о различиях между мужчинами и женщинами. За аргументами школьников угадываются семейные ценности. Мальчикам нравится думать, что они отличаются. Девочки более гибкие. И я не знаю, что это: широта взглядов или конформизм. Так или иначе, выписанные предположения не проходят проверки. К концу урока доска напоминает список покупок с вычеркнутыми наименованиями. Со звонком я повторяю вопрос, отличается ли мужская поэзия от женской. Вывод они сделают сами.
Я знаю, что это капля в море, и знаю, что, скорее всего, большинство из них забудут этот урок. Однако это не повод не говорить об одной из главных, на мой взгляд, проблем в российской школе — воспитание сексизма и установка на патриархальное мышление.
Возможно, кому-то сейчас кажется, что я перегибаю. Мол, воспитывать патриархальные ценности через литературу — о таком и не думает учитель. Он просто дает материал, как было всегда. Учитель даже может и не знать слова-то такого — «сексизм». Да, конечно, учитель наверняка не думает об этом, потому что просто не сознает, чему литература может научить опосредованно.Дети, которых вроде бы не учили тому, что Пушкин пишет только лаконично и только серьезно, а Цветаева только абстрактно и только о себе, утверждают именно это. Почему?
В нашем обществе, где мифологическое и символическое по сей день имеют большое значение, за понятиями «мужское» и «женское» закреплен ряд ассоциаций:
Кроме того, мужское соотносится с общечеловеческим, а женское — со второстепенным. Такую иерархию на протяжении веков поддерживала христианская церковь, основываясь на двух ветхозаветных мифах: о происхождении Евы из Адамового ребра и, естественно, о грехопадении.
Эту идеологию русская литература пронесла сквозь века. Писатели первой половины XIX века (произведения которых изучаются в школе особенно пристально) культивировали идеалы мужчин. Женские образы делились на два типа — легкомысленная дурочка (бедная Лиза) и верная жена (Татьяна Ларина) — и по сути лишь воплощали модели поведения, которые предполагает патриархальный уклад. История жизни женского персонажа и размышления автора на этот счет, как правило, отсутствовали. Ни в «Герое нашего времени», ни в «Мертвых душах», ни в «Обыкновенной истории» их нет.
Этот процесс превращения женщины из самостоятельного субъекта в объект описания американские исследователи Барбара Хельдт и Джо Эндрю назвали термином underdescription («подчинение письмом»). Так что, если хотите, литература воздействует на подсознание человека как 25-й кадр, только вместо скрытой рекламы читателю предлагается идеология патриархата.
Если заглянуть в список авторов, обязательных к прочтению и предлагаемых на выбор для сдачи ЕГЭ по литературе, увидим, что школьная программа на 98% (64 из 67) состоит из авторов-мужчин. Упоминаемые там же Ахматова, Цветаева и Ахмадулина обычно изучаются только в 11-м классе и чаще всего бегло. Так женщина практически не попадает в оптику школьной литературы.
Чему на самом деле учат в школе
Русская литература — самая сложная европейская литература, потому что в свое время она выступала в роли философии, публицистики, политического высказывания и даже морального мерила. И эти тексты предлагаются к прочтению подросткам. В том же возрасте их европейские и американские сверстники читают развлекательную и понятную литературу.
Какой учитель может объяснить суть лирического отступления о птице-тройке в «Мертвых душах», которую всем задает учить наизусть? Какой учитель может помочь понять школьнику психологизм Печорина или чувства Онегина? Редкий.
Подробности по теме
«Ты же будущий боец!»: как обстоят дела с гендерными стереотипами в школе
И это вторая, как мне кажется, важная проблема, касающаяся преподавания литературы в школе и имеющая скверные последствия — невозможность честного и искреннего диалога. Потому-то литература в школе на самом деле литературоведение, при этом разговор «о чем написан текст» подменяется разговором о том, «как он сделан». Ну и еще этот претенциозный вопрос «Что хотел сказать автор?», варварски искажающий и упрощающий саму идею искусства. Потому что мы не можем знать, что хотел сказать автор тогда, двести лет назад. А может быть, он сказал вовсе не то, что хотел или замышлял? Достоевский изначально задумывал написать роман «Пьяненькие», а в итоге написал «Преступление и наказание».
Кроме того, русские писатели были безжалостно честны. Это читатели английской и французской литературы привыкли к хеппи-эндам. Вот навскидку, много ли вы можете назвать русских произведений XIX века со счастливым концом? Чацкий терпит фиаско, Евгений и Татьяна несчастны, Печорин мучим самим собой, Базаров мертв, Катерина мертва, Каренина мертва. А герои Некрасова, Щедрина, Достоевского? «Война и мир» вот, казалось бы, кончается счастливо. Но если сравнить прекрасную летящую Наташу в начале романа с раздобревшей женщиной, держащей в руке грязную пеленку, могут как минимум возникнуть вопросы.
Русская литература — литература депрессивная, потому что честная. Но как говорить с детьми о такой литературе, в которой от произведения к произведению терпят фиаско идеи гуманизма, справедливости и бога? Герои пассивные поголовно не находят смысла в жизни, а борющиеся оказываются в дураках.
Но на уроках мы будто читаем другие книги: не депрессивные и жестокие, а жизнеутверждающие, высоконравственные. В устах учителя и на страницах учебников литература сводится к горстке словосочетаний: «фамусовское общество», «лишний человек», «мысль семейная» — и терминов: «лирический герой», «композиция», «кульминационный момент» и другие.
Вот и вся литература. С такой литературой можно воспитывать любые ценности под заказ. Как и было в Советском Союзе.
А что происходит в голове школьника? В учебнике написано, учителем проговорено — осталось лишь дословно перенести в сочинение, даже если думаю не так. Садись — пять. Простая манипуляция: учитель доволен, ученик удовлетворен. Сдать и забыть.