Не меньше, чем родители, на становление читателя влияет школа. Влияет она и на представления общества о читательской норме. Вырастая, люди за редкими исключениями забывают о том, как учились сами, как читали через силу или отказывались от чтения, как ненавидели поиск метафор и эпитетов, и солидаризируются с учителями.
Я думаю, если бы в программу по литературе не входило такое количество текстов, многим не пришло бы в голову требовать от своих детей экстраординарной начитанности в комплекте с внеклассным чтением «для души». Требования общества к ребенку как читателю — отражение именно школьного подхода к преподаванию литературы. А каков же, собственно, этот подход, на чем он основывается?
Прежде всего, на идее, что есть менее ценные и более ценные книги, менее обязательные и более обязательные. И есть святое — список школьной литературы, канон. В него входят совсем не детские произведения, но именно они с 5-го по 11-й класс составляют основной круг чтения школьника (попробуй успеть на фоне общей нагрузки взяться за что-нибудь еще!) и превращаются в настоящую читательскую повинность.
Где-то наверху, среди чиновников, да и внизу, среди учителей, бытует мнение: если все будут знать определенный свод текстов, возникнет общий культурный код (как мы видели по опросу, он волнует и родителей). Судя по всему, на этом убеждении и держится недвижимая святыня школьного канона. Я неслучайно написала «знать»: даже до формального чтения, не говоря уже о вдумчивом, дело доходит все реже.
В другой статье Борусяк «Школьная литература: почему ее не любят школьники» ясно вырисовывается противоречие: старшеклассники за время обучения усваивают ценность классической литературы, но на практике не читают многих произведений, не испытывают к ним интереса. В результате вместо погружения в тексты — только беглое знакомство, вместо присвоения ценности классики — усвоение.
Если тексты не читают, а лишь поверхностно знают, то и культурный код формируется условный, мифический. Происходит подмена общего культурного кода на общий культурный миф о литературных ценностях, объединяющих граждан.
Помню, что уже в начальной школе мне не хотелось читать неинтересное (таковыми были разные славянские песни, мифы или советские приключения), я поняла: можно скользнуть глазами по странице и понять, в чем там дело. Я научилась изворачиваться.
Влада, 16 лет, Красноярск
«Литература — это не просто тексты, а тексты во взаимодействии со средой». Роман Лейбов — о Тартуской школе и точных методах в литературоведении
«Школа учит терпеть, а не учиться»: почему современная система образования устарела и что может прийти ей на смену
Где, как не на уроках литературы, развивать критическое мышление, аналитические навыки, воспитывать дух сомнения? Вместо этого литература в школе формирует мифологическое сознание.
Литературовед Олег Лекманов, сравнивая преподавание литературы в советской и современной школе, пишет: «В списке имен одни заменились другими (условно говоря, Фадеев — Солженицыным), но в „науку понимания“ (по формуле С. Аверинцева) и наслаждения текстом наша школьная филология так и не превратилась». После короткого перерыва на свободу в 1990-е годы школа действительно вернулась к тотальной стандартизации и сосредоточилась на «мертвой литературе». Мертвой не потому, что классика устарела и перестала быть интересной (хотя и не без этого), а потому, что от самого этого нерушимого стандарта веет мертвечиной.
Мы впихиваем детей в рамку обязательного списка из страха, что потом они все это не прочитают. Но школьники не только не читают программные произведения, но и приобретают к ним стойкое отвращение и, когда обязаловка кончается, могут уже не вернуться к классике.
Не лучше ли научить детей наслаждаться литературой, чтобы, запомнив этот опыт, они в будущем ознакомились с каноном самостоятельно? Вопрос непростой. И оценить риски такого подхода сложно.
Единственное, что мы можем подсчитать, — потери от нынешнего подхода. Об этих потерях свидетельствуют, например, результаты российских школьников в исследовании PISA, проверяющем математическую, естественно-научную и читательскую грамотность 15-летних школьников из разных стран. Исследование проводится раз в три года, и Россия стабильно занимает места ниже средних по всем направлениям.
В 2018 году баллы российских школьников значительно снизились по сравнению с 2015-м. Еще до публикации этих результатов психолог Катерина Поливанова объясняла низкие показатели учащихся из России объемом выучиваемого в нашей школе и «кристальностью» текстов:
Их нельзя анализировать, о них нельзя раздумывать. Это абсолютно стерильная классика, истина в последней инстанции. Поэтому здесь, видимо, лежит проблема потери интереса к чтению. Чтение не провоцирует размышление, чтение не провоцирует думание. И это большая проблема российского образования».
Не соглашусь со стерильностью классики: я знаю немало свободных, творческих учителей, в чьих руках она становится предметом настоящего диалога. Стерильность — свойство системы преподавания, а не самих текстов. Но такая система действительно ведет к тому, что из литературного образования вымывается все живое, спорное, проблемное.
Может быть интересно
Живые слова и мертвые буквы: почему Сократ считал, что читать вредно
Почему учитель не должен любить детей
За свою короткую жизнь я успела прочитать несколько длинных-предлинных списков литературы на лето и сформулировать свое отношение к школьной программе. Зачастую в ней оказываются полезные и интересные произведения. Спасибо моему учителю за то, что в списке были Тургенев, Хемингуэй и Горький. Для меня их произведения были просто необходимы.
Уля, 17 лет, Санкт-Петербург
Что мне лично не нравится в классике? Есть вещи, которые очень сильно давят. Достоевский, например. Тебе вроде как нравится, а потом ходишь весь день, и так гадко.
Или вот всякие депрессивные мысли героев, которые ты пытаешься подавить в себе, достигаешь определенного успеха, а потом они берут и прыгают на тебя со страниц книги из уст героев, и это все равно что токсичные люди. Для меня это базовые причины, по которым я от чего-то отказываюсь в той же школьной программе.
Лиза, 16 лет, Санкт-Петербург
Не знаю, как другим ребятам, но лично мне не нравится сама установка, что школьную программу НУЖНО читать. Не важно, для чего и во имя чего мне НАДО прочесть все эти произведения, — для того, чтобы получить пятерку на уроке, или для того, чтобы успешно сдать экзамен. Для меня чтение — это в первую очередь про удовольствие, а не про принуждение и тем более не про экзамены! Мне бесконечно нравится сам процесс выбора книги для прочтения. Не знаю почему, но одна только возможность самостоятельно выбрать произведение приносит мне море радости.
До сих пор помню, как впервые сама купила себе книгу, не советуясь с родителями и не опираясь на список литературы на лето. Какой счастливой я тогда была!
Школьная же программа лишает меня этой радости. Она решает за меня, что и когда я буду читать. «Я теперь не хозяйка своих рук и ног», а еще не хозяйка своей книжной полки.
Ульяна, 16 лет, Балтийск
«Русская литература говорит о безнадеге и тупике. Все рушится, все умрут, все разлюбят»
Историк литературы Алексей Вдовин — о том, почему в школах не изучают современную и иностранную литературу и какими проблемами это чревато
Преподавание литературы в российских школах сегодня напоминает школьную программу Германии рубежа XIX—XX веков. С 1870-х и до нацистских времен школьники Германии изучали литературу только от Нибелунгов и до Гете и Шиллера. Такая программа была одним из инструментов насаждения арийского и фашистского образа мышления, потому что так усваивалась одна идея, что все свое — лучшее, а все чужое — враждебно. Горький опыт заставил немцев отказаться от такого подхода, и сегодня литературу в школах Германии изучают не по хронологии, а по темам и проблемам, включая иностранные и современные произведения. О том, какими еще проблемами чревато отсутствие в школьной программе иностранной и современной литературы и как привить школьникам любовь к чтению, — во второй части интервью «Реальному времени» историка литературы Алексея Вдовина. Начало — 17 марта.
«С включением современной литературы в школьную программу всегда были проблемы»
— Алексей, из моего собственного опыта обучения в школе и опыта моих ровесников могу сказать, что есть ощущение, будто русская литература заканчивается где-то в начале XX века. Затем — пустота (если бы я не читала самостоятельно). Какое место современная литература находит в программе?
— С включением современной литературы в школьную программу всегда были проблемы как минимум с 1871 года, то есть с утверждения единой имперской программы по литературе, составленной в период министерства печально известного Дмитрия Андреевича Толстого. Собственно, проблема в том, что эксперты, составляющие программы, всегда считают невозможным включать современную литературу в списки для чтения. Причины очевидны: это и малая историческая дистанция, не позволяющая оценить, проверен ли текст временем, достаточно ли он классический для изучения. Это и причина, связанная с подчас политической и социальной заостренностью, злободневностью современной литературы.
Самый яркий пример в истории России — исключение из школьной программы всей современной литературы после Гоголя на 35 лет, с 1871-го до 1905 года. Интересно, что на фоне других европейских стран конца XIX века такой временной лаг в 30—40 лет — это очень короткий период, не норма, потому что в Англии и Франции лаг составлял 80—100 лет. В этом смысле ближе всего к русской ситуации устройство школьной программы в Германии и США рубежа XIX—XX веков.
Если же говорить о нашем времени, то школьные программы в современной Германии очень сильно отличаются от русских, и прежде всего по части современной литературы. Там литературу проходят не строго по хронологии, по периодам, а по темам или проблемам, и современная литература 1980—2000-х тоже обсуждается. А не только Гете или Фонтане. И в разных землях страны программы отличаются.
Многим в России полезно понимать невидимую связь между литературой в школе и государственной идеологией или, что еще хуже, пропагандой.
Вообще, немцы твердо усвоили тот горький урок истории XX века, что нельзя основывать изучение литературы только на классике и только на своей. Дело в том, что с 1870-х и до нацистских времен школьники Германии изучали литературу только от Нибелунгов и до Гете и Шиллера. Историки давно доказали, что это, вообще говоря, был один из инструментов насаждения арийского и фашистского образа мышления, даже если учителя и эксперты это не осознавали. Его главная идея ведь, собственно, в том, что все свое — лучшее, а все чужое — враждебно.
Так что многим в России полезно понимать невидимую связь между литературой в школе и государственной идеологией или, что еще хуже, пропагандой. Хотя единая идеология у нас запрещена Конституцией, мы сейчас видим, как единомыслие насаждается, в частности, и через школьные программы по гуманитарным предметам. Стоит прочесть поправки к ФГОСу по литературе, которые сейчас обсуждает общественность, чтобы в этом убедиться.
— Почему в российских школах практически не знакомят с иностранной литературой? Как это можно было бы исправить?
— Никак нельзя исправить. Само рождение и модель литературы в школе, начиная с середины XIX века, не предполагает изучения литератур, отличных от национальной. Мелкие вкрапления Шекспира или Гете — это счастливые исключения. До тех пор, пока существуют национальные государства и управляемая государством образовательная система, заточенная под соответствующие цели выращивания лояльных нации граждан, все так и будет продолжаться.
Подчеркну, что я сейчас не говорю, что это плохо или, наоборот, хорошо. Я просто констатирую положение вещей. Они устроены именно так, это факт. Другое дело — его оценивать и выписывать рецепты на будущее.
«Литература школе нужна как минимум для какой-то другой задачи, нежели воспитание «русского человека» и гражданина»
— Что необходимо изменить в современной методике преподавания в школе, чтобы в детях пробуждался интерес к русской литературе?
— У меня неутешительный ответ: никакие косметические меры не изменят ситуацию по существу. Потому что, повторюсь, вся система литературного образования, начиная с XIX века, создана для строго определенной задачи и, на мой взгляд, крайне сложно ее перенастроить, особенно в той политической ситуации, как сейчас у нас.
Шанс есть только в том случае, если когда-нибудь в нашем обществе учителя, эксперты, чиновники, литературоведы заново договорятся, что литература школе нужна как минимум для какой-то другой задачи, нежели воспитание «русского человека» и гражданина. Пока же такие задачи приоритетны, мы ничего принципиально улучшить в школьной литературе не можем.
Конечно, всегда будут лучшие учителя, которые творят на своих уроках чудеса, но если мы говорим о большинстве, то увы. Тут я не вижу выхода. И еще раз повторю, что дело не в так называемых плохих учителях или ленивых или разучившихся думать детях. Дело совсем в другом.
— Почему зачастую школьная программа убивает интерес к классической русской литературе? Можно ли вообще сегодня представить, чтобы человек, который уже не учится в школе или вузе, захотел взять того же «Евгения Онегина» и с удовольствием прочитать?
— Убивает самой идеей классичности, каноничности, неоспоримости. По своей функции — это вода мертвая, а не живая. Вот если бы больше современной литературы обсуждать, возможно, она бы сыграла роль воды живой. А что касается второго вопроса, то да, думаю, вполне можно представить такого человека. Но он обитает в основном в трех-четырех самых крупных российских городах. А в остальной России мало его водится.
— Молодое поколение сильно привязано к гаджетам. Как преподавание литературы могло бы использовать эту привязанность во благо?
— У меня нет рецепта. Могу только сказать, что в Европе и США преподаватели практикуют специальные задания, которые можно выполнять на уроке как раз с помощью гаджетов. То есть вместо запрета, наоборот, заставить ребят искать с помощью них информацию в Сети, или выполнять тесты, или еще что-нибудь.
— Смотреть кино школьники любят больше, чем читать. Как эту любовь можно использовать в изучении литературы? Может, кинокружки, просмотр экранизаций?
— Знаете, я боюсь, что и кино-то они уже особенно не смотрят. А вот видеоблоги в социальных сетях или напрямую в YouTube — это пожалуйста. Так что поезд экранизаций и кино уже давно ушел, годах в 1990-х. Сейчас нужно придумывать что-то связанное с реальностью социальных сетей, фэнтези или фанфикшн.
Вот, скажем, если бы предлагать ребятам написать фанфик по «Капитанской дочке» Пушкина или по «Преступлению и наказанию» — как бы здорово можно было задействовать и их читательское восприятие, и писательские, творческие задатки, которые есть почти у всех. Когда мы со студентами в курсе «Социологии литературы» обсуждаем феномен фанфиков, я вижу, как загораются глаза. Оказывается, что многие читают и даже пишут фанфики (например, по «Гарри Поттеру»). Для многих это важная часть жизни. Как показывают исследования, и не только для молодежи. Однако общество и эксперты от литературы стигматизируют фанфики, объявляя их чем-то низкопробным, пошлым. Все гораздо сложнее, и нам всем нужно учиться думать иначе.
Актуальность произведения всегда заметна на двух уровнях — на уровне переклички между политическими или социальными событиями в классической литературе и современности и между эмоциями героев и нашими переживаниями.
«Природа классики такова, что она со временем лишь раскрывает свой смысловой потенциал»
— От молодых людей нередко можно услышать, возможно, в силу их необразованности, что русская классика — это старомодно, это неактуально. В чем актуальность для современного молодого человека произведений Достоевского, Пушкина, Толстого?
— Опять же, очень сложно однозначно ответить. Каждый учитель сам на уроке пытается как-то связать содержание романов с тем, что за окном или в душе. Получается по-разному. Я бы сказал, что актуальность всегда заметна на двух уровнях — на уровне переклички между политическими или социальными событиями в классической литературе и современности и между эмоциями героев и нашими переживаниями. Ну а дальше каждое произведение по-своему резонирует по этим двум направлениям с современностью.
— Мне запомнилась сцена из фильма Дуни Смирновой «Два дня», когда высокий чиновник из Москвы обращается к работникам музея-усадьбы, говоря, что нужно запретить русскую литературу в школах. Потому что она рождает в людях какие-то несбыточные мечты об идеале, о возвышенных отношениях, о жертвенной любви и прочее. Но, мол, на самом деле такого они в жизни никогда не встретят, поэтому будут мучиться, все время неудовлетворенные и неспособные посмотреть на жизнь трезво. Я слышала такие мнения не только в кино. Что вы думаете об этом?
— Очередная доведенная до абсурда идея. Где, где, ну покажите мне, в русской литературе XIX века процветают возвышенные идеалы, которые реализовались бы на практике? Таких текстов почти нет. Мышкин никого не спас, Раскольников только начинает воскресать к новой жизни. Обломов рано умер. У Тургенева вообще счастья нет, а есть лишь долг и служение. Исключение — лишь романы типа «Что делать?» или «Шаг за шагом» Омулевского, но они на периферии внимания сейчас и лишь подтверждают общее правило. Наоборот, литература русская если о чем нам и говорит, то о безнадеге и тупике. Все рушится, все умрут, все разлюбят, и даже если Соня в финале «Дяди Вани» повторяет мантру «мы увидим небо в алмазах», то только для того, чтобы зритель еще раз подумал об обратном — о полной безысходности ее и дяди существования.
Природа классики такова, что она со временем лишь раскрывает свой смысловой потенциал, становится лишь крепче, как вино.
— Нередко можно услышать такое суждение, что школьники могут иметь феноменальную память, проглотить много книг из программы, но все те стремления, переживания, идеи, которые мучают героев русской классики, все равно не смогут понять.
— Нет, конечно. Понятно нам всем в школе процентов 30—40 от силы. Ведь природа классики такова, что она со временем лишь раскрывает свой смысловой потенциал, становится лишь крепче, как вино.
ОбществоОбразованиеИсторияКультура Русское географическое общество в РТШиллер Дмитрий Августович
Привлечь философию
Межпредметность — это то, что дает нырнуть глубже и увидеть взаимосвязи явлений. Возможно, не всегда у учителей литературы есть время на это или компетенции, чтобы говорить с учениками профессионально на языке других дисциплин. Но даже если такой эксперимент провести хотя бы однажды, то ученики задумаются, что не всё так просто и что у всего есть причины и предпосылки.
Герой «Отцов и детей» Евгений Базаров не верил в Бога и отрицал его. Утверждение, которым не удивишь современного школьника. Но для 1860-х годов это прорывная идея! Общество было глубоко религиозное — а тут вдруг «Бог умер». Откуда это вообще взялось?
Кто первым допустил такую мысль? И здесь учитель может создать интерес к первоисточникам: в какой стране всё началось, с кого и в каких работах, почему?
Так создается прецедент, когда ученик впервые берет в руки философскую работу — пусть даже отрывок, пару страниц и пусть не все это сделают, но найдутся те, кто прочитает. Они найдут ответы у Гегеля в работе «Вера и знание» (1802) и Фридриха Ницше в книге «Веселая наука» (1881–1882) — а это довольно актуальные и современные работы и сегодня.
Читать писателей-специалистов
Многие говорят: «Я хочу писать и стать писателем, куда мне стоит пойти учиться?» — но я убеждена, что учиться быть писателем не нужно. Гораздо круче и полезнее для писательского труда получить узкую профессию и на ее базе учиться писать.
Круче быть адвокатом (генетиком, историком, врачом) и писать, чем просто учиться на писателя и писать. Книги узких специалистов интересно читать в рамках межпредметности.
Спектр тем и книг, которые позволят вам вместе с учениками нырнуть глубже в историю, биологию, географию, физику, финансы, велик! В качестве примера приведу роман Людмилы Улицкой «Казус Кукоцкого» — это смесь истории нашей страны после войны и точных данных в области гинекологии и технологии аборта.
«Павел Алексеевич вытащил слегка запотевшую прямоугольную банку, провел ладонью по переднему стеклу и поставил на стол. Начальник испуганно откинулся в кресле и, указав пухлым пальцем на препарат, спросил неприязненно:
— Что это вы сюда притащили?
Это была иссеченная матка, самая мощная и сложно устроенная мышца женского организма. Разрезанная вдоль и раскрытая, цветом она напоминала сваренную буро-желтую кормовую свеклу, еще не успела обесцветиться в крепком формалине. Внутри матки находилась проросшая луковица. Чудовищная битва между плодом, опутанным плотными бесцветными нитями, и полупрозрачным хищным мешочком, напоминавшим скорее тело морского животного, чем обычную луковку, годную в суп или в винегрет, уже закончилась.
Такой отрывок — отличная возможность начать разговор с учениками о здоровье женщины, о влиянии абортов на репродуктивную функцию, об их медицинском и социальном значении, и позволить каждому высказаться на эту тему. Проблема-то жива до сих пор.
Вы не говорите с учениками на такие темы на уроках литературы? Поверьте, их волнуют откровенные разговоры и они сами. Поэтому такие темы — шанс развернуть интерес к предмету через личную мотивацию и потребности ученика.
Разбирать психологию персонажей
Представьте, вы изучаете с классом пьесу Чехова «Три сестры». Вначале урока вы вводите понятие акцентуации (от лат. accentus — ударение, подчеркивание) — крайние варианты нормы, при которых отдельные черты характера гипертрофированы и проявляются в форме «слабых мест» в психике индивида. Акцентуация — это специфическая уязвимость личности в отношении только некоторых воздействий при хорошей и даже повышенной устойчивости к другим воздействиям.
Рассказываете, что всего есть 12 акцентуированных типов характера (по Карлу Леонгарду) и сегодня на уроке вы вместе попытаетесь определить тип характера каждого героя пьесы. Интересно? Думаю, что ребята включатся в работу — даже те, кто не читал текст.
Подросток не хочет думать про вымышленных героев, он хочет думать про себя.
Искать ответы на свои вопросы, моделировать ситуации и истории и смотреть, а как бы поступил он.
Что же с сестрами Прозоровыми из пьесы?
Ольга: сочетание педантического и интровертированного типа акцентуации. В первом случае в ней ярко выражена «занудливость» в виде переживания подробностей. На работе такие люди мучают сослуживцев формализмом, а дома изнуряют близких требованиями аккуратности и стремлением переложить принятие решений на других.
Маша: эмотивный тип. Такой человек чрезмерно чувствителен к замечаниям и неудачам, раним, глубоко переживает малейшие неприятности, чаще всего демонстрирует печальное настроение. Предпочитает узкий круг друзей и близких, которые понимали бы его с полуслова. Во-вторых, эмотивы очень исполнительны, имеют сильное чувство долга, обычно бывают хорошими семьянинами.
Ирина: аффективно-экзальтированный тип. У таких людей очень часто меняется настроение, они словоохотливы, влюбчивы, ярко выражают свои эмоции и сильно отвлекаются на внешние события. Чрезмерная впечатлительность, патетичность, паникерство, подверженность отчаянию — не лучшие их черты. Неудачи и горестные события люди этого типа воспринимают трагически, склонны к невротической депрессии.
Один мой ученик написал отзыв на «Трех сестер», который сводился к тому, что всю пьесу герои только ноют о том, что ноют — и опять ноют из-за предмета своего нытья. Думаю, что такая психологическая характеристика каждой героини пригодилась бы ему для аргументации.
Литература в отрыве от психологии в принципе непонятна. У них же один предмет исследования: люди и мотивы их поступков и поведения. Стимул, реакция, психологический тип, среда взросления, диагнозы, травмы, типологии — всё это можно встретить в любой книге, и практически никто не говорит с учениками о сюжете и героях языком психологии. Самое время начать.
Сделать настольную игру по мотивам романа
Если в поисковике вы наберете «настольные игры по мотивам литературных произведений», то выбор будет довольно скудным. Как правило, их создавали взрослые. А почему бы не сделать игру самим? Продумать участников — героев произведения, задать итоговую цель, правила и нарисовать саму «ходилку».
Такая совместная работа дает потрясающий эффект.
Мои ученики делали настольные игры по мотивам антиутопии Замятина «Мы» и пушкинского «Евгения Онегина».
Игры позволили детально разобраться в сюжетах произведений, в мотивах каждого героя, а для спецходов или карточек пришлось составить глубокие вопросы на знание текста или биографии автора. В конце концов, это было безумно весело.
В итоге мои ученики знают устройство Единого Государства и чем занималось Бюро Хранителей, выучили всех героев и знают, чем закончилась вся история с антиутопией Замятина. Они реально прочитали весь роман — в том числе чтобы создать игру и в нее играть.
Устроить на уроке Creative Writing
Креативное письмо — довольно распространенный предмет за рубежом. Он не вызывает ни страха, ни удивления в глазах учеников. Да, школьники и студенты за границей просто пишут на разные темы, потом читают вслух получившиеся и вместе обсуждают. Всё так просто! Но не у нас.
Первый урок креативного письма всегда вводит российских школьников в ступор. Ученики теряются: они умеют писать только сочинения (если это можно назвать «умеют») только по готовым шаблонам на основе прочитанного произведения.
Большинство просто пересказывают сюжет и называют это сочинением. Писать «свое» им очень сложно. А где это делать, если не на литературе?
Креативное письмо предполагает свободный полет тем: пиши всё, что считаешь нужным! Поэтому на первые уроки я даю забавные темы, чтобы расписаться, почувствовать творческий процесс и осознать, что рамок нет и никогда не было.
Перед началом я еще останавливаюсь на рассказе о 5 (6) чувствах человека, которые помогают нам писать: звук, слух, вкус, обоняние, зрение (интуиция — факультативно). Всё это понадобится ученику, чтобы сделать свою историю объемной и увлекательной.
Создать героев и сюжет для многих становится большой проблемой, поэтому я даю такие разминочные темы:
- короткий рассказ от лица человека, работающего в бюро находок в 1984 году;
- восемь аналогов идиоме «отставной козы барабанщик»;
- абсурдный диалог между кассиром и покупателем в супермаркете;
- произносим вслух первое, что пришло на ум, а затем пишем об услышанном короткий рассказ;
- берем с полки любую книгу, выбираем наугад строчку и продолжаем ее, написав короткий рассказ.
Гулять вместо «литры»
Организовать уроки на свежем воздухе в массовой школе может быть непросто, но при желании и усилии всё реально. Я предлагаю ходить гулять на уроках литературы не реже раза в месяц. Поводов масса!
Например, вы изучаете поэзию автора, и она посвящена природе или времени года. Пойдите на улицу с томиком стихов любого поэта! Весна? Гуляем и читаем стихи про весну. Зима? Идем гулять и читаем стихи про зиму, и так далее.
Можно совершать такие прогулки в рамках уроков креативного письма: выходим на охоту за идеями. Каждый ученик должен поймать на улице идею, которую принесет в класс и напишет о ней текст. Получится живо, интересно и по свежим следам.
В поддержку таких литературных прогулок рекомендую вместе с учениками почитать книги Марины Москвиной «Учись видеть» и Джулии Кэмерон «Долгие прогулки». Они подробно рассказывают, что такие прогулки могут дать вашим ученикам и как их организовать, чтобы они создали писательский эффект и помогли родить текст.
Раз в четверть можно проводить тематические погружения в предмет и посвящать одной теме весь учебный день (это 4–6 уроков литературы за один день). Это может быть продолжение школьной программы или шаг в новую область, которая вызовет реальный интерес учеников и покажет, что литература сложнее, чем кажется.
Можно посвятить такой день изучению дневников писателей.
Это безумно интересно, ведь дневники — это продолжение жизни автора. В личных текстах он проявляется по-настоящему.
Например, Чехов был по образованию врачом, был точен и краток в своих произведениях — и такой же стиль мы найдем в его дневниках. Можно обратить внимание учеников на то, как точен он был в отношении денег. Это и взрослые не все умеют!
Сравнить с зарубежной литературой
Даже по памяти я могу сказать, каких авторов зарубежной литературы по школьной программе проходят в 9-м, 10-м, 11-м классах. В девятом — Шекспира, Данте и Гете. В десятом классе их вообще нет: там русская литература XIX века, не до этого! В одиннадцатом — Хемингуэй, Гессе, Ремарк, может быть, Маркес или Лондон. Это катастрофически мало! Средний ученик выходит из школы с дыркой вместо знаний в этой сфере, если не читает самостоятельно.
По моему глубокому убеждению, преподавать русскую литературу без связки с зарубежной — это преступление. Не видеть и не показывать ученикам все взаимосвязи, причинно-следственные ниточки, не рассказать, как тексты Европы и позже Америки, отчасти Востока, влияли на нашу литературу — значит создавать у них ощущение, что Россия и ее культурный процесс словно висел в воздухе и питался творческой энергией из космоса. Но это не так!
Россия всегда была и будет в прочной связи с миром. Об этом важно говорить на уроках, показывать, на каких авторах формировались наши писатели и кого читали сами.
Пушкин очень любил произведения Гомера, причем в переводе на французский! Читал Плутарха, Дидро и Руссо. Лермонтов в юности зачитывался Байроном.
Достоевский чтил европейских писателей: Данте, Гофмана, Диккенса и Шиллера, любил произведения Бальзака, не раз перечитывал «Дон Кихота» Сервантеса, «Ускока» Жорж Санд, «Кандида» Вольтера.
Если вы преподаете литературу, попробуйте акцентировать внимание учеников на том, какие произведения читал писатель и на каких книгах он рос. Это добавит в ваши уроки массу новых тем и обсуждений.
Например, во взрослом возрасте Лев Толстой зачитывался «Дэвидом Копперфильдом» Диккенса, «Одиссеей» Гомера и «Отверженными» Гюго. С последним романом вышла занятная история. Гюго заканчивает писать и публикует свой роман-эпопею в 1862 году, а в 1863-м за работу над «Войной и миром» берется Толстой. Роман-эпопея Толстого очень многое перенял у «Отверженных»: та же свобода повествования, те же отступления, то же отсутствие четкой сюжетной линии.
Если задаться целью, то такие литературные параллели можно найти у многих авторов и произведений. Это ни хорошо, ни плохо, это просто факт: авторы разных стран обогащали друг друга. Русская литература тоже стала питательной почвой для многих зарубежных авторов — и это прекрасно. Предложите ученикам такую литературную игру, и они активно в нее включатся.